Кандидат экономических наук, директор Центра трудовых исследований ВШЭ Владимир Гимпельсон прочитал в Лектории Политехнического музея лекцию «Российский рынок труда: между нормой и аномалией». Slon публикует ее в двух частях с небольшими сокращениями.

Что может тормозить компании в частой смене персонала? Это высокие издержки увольнений, которые вводятся трудовым законодательством: для того, чтобы уволить людей, нужно выплатить определенные пособия, нужно их предупредить и так далее. Такие высокие издержки – причина того, что мы не используем этот способ, не практикуем массовые увольнения, характерные для американского рынка. Применение законов у нас далеко не полное, избирательное, всегда есть возможность подтолкнуть людей к тому, чтобы они ушли сами.

Еще один способ влиять на инерцию здесь – это высокая зарегулированность товарных рынков, потому что регулирование товарных рынков и рынка труда во многом комплементарно. В России при наличии высокой степени зарегулированности образуется высокая конкуренция, но компании, которые далеко не являются чемпионами по эффективности, могут существовать нормально.

Заработная плата – почему она такая невероятно реактивная?

Чтобы она была такой, должна быть низкая минимальная заработная плата, а она у нас низкая, более того, в силу разных обстоятельств она у нас высокой быть и не может. Мы можем взять зарплату и структурировать очень хитрым способом, взять небольшую постоянную часть, а все остальное у нас будет в виде премий и бонусов. А премии и бонусы можно привязать к результатам компании. Если дела идут хорошо, если компания на подъеме, выгоды от этого мы делим с работниками. Если дела плохи, то все издержки мы тоже делим с работниками. Хитрая система. Наши компании именно так и делают, и не только они, примерно то же самое происходит в бюджетном секторе: возможность платить зарплату врачам и учителям во многом зависит от того, какой у школы или больницы доступ к ресурсам местного бюджета.

Вместе с другими элементами это дает высокую гибкость зарплате, относительную устойчивость занятости. Механизм не так уж сложен. Эта система работает, позволяя рынку работать именно таким образом с помощью низкого порога заработной платы. У нас слабая поддержка безработных, слишком низкое пособие – а значит, я не могу, потеряв работу или столкнувшись со снижением заработной платы, сказать: я буду безработным, буду получать пособие, пусть оно невысокое, но на него можно жить. У меня остается лишь две опции: работать хотя бы за такую зарплату или делать что-то неформальное, как-то выкручиваться. Слабая поддержка безработных – важная характеристика.

Как выглядит наша ситуация в целом?

В целом мы можем охарактеризовать ситуацию так: неблагоприятная институциональная среда и неэффективное государственное регулирование. Как следствие – низкая конкурентоспособность экономики, низкие темпы создания рабочих мест. Если эти характеристики посмотреть в сравнении, то как Россия будет выглядеть среди других стран? Она выглядит как страна с достаточно высоким риском.

Минимальная заработная плата перед кризисом была повышена до 4 тысяч, с начала года это 5205 рублей. Высоким уровень быть не может, устанавливая средний уровень заработной платы, вы должны думать не только о Москве, где средняя заработная плата – около 50 тысяч, не только о Тюмени, где она тоже высокая, но и о регионах с низкой заработной платой. Там средний размер заработной платы – 10 тысяч, а минимальный – 5 тысяч. Пока что, кроме записи в Трудовом кодексе, по этому поводу реально мало что сделано.

Схожая картина с пособием по безработице: оно очень низкое – среднее пособие составляет 1600 рублей, что тоже очень мало. Либо я держусь за свою работу, либо ухожу в неформальный сектор. Профсоюзы оказываются слабыми, несмотря на множество слов, которые они произносят. Аргумент простой: если профсоюзы сильные, то тогда, как показывает опыт, неравенство относительно низкое, и вряд ли у нас была бы такая многоярусная заработная плата. Об этом все знают, особенно экономисты и юристы, связанные с экономикой труда.

У нас низкая безработица благодаря неустанной работе правительства (я бы сказал, не благодаря, а несмотря на), и что мы получаем таким образом? Мы компенсируем все изъяны избыточной жесткости, которые есть в регулировании, тем самым усиливаем неравенство по заработной плате, потому что если у нас компании разные с точки зрения финансового состояния, одни – банкроты, другие – супербогатые, это все транслируется каким-то образом в заработную плату работников, и мы тем самым увеличиваем неравенство. Увеличивая неравенство, мы стимулируем текучесть, – потому что неравенство значит, что я всегда могу найти работу, где, делая то же самое, я буду больше получать. А если мы стимулируем текучесть, значит, у работодателей нет никаких стимулов инвестировать в подготовку кадров.

Чем и кому удобна существующая система?

Некоторое время назад мы провели такое исследование: спросили представителей судов, трудовых инспекций, служб занятости, работодателей, как они оценивают соблюдение трудового законодательства. В целом картина такая: если взять все страны, которые есть, и разбить на группы, мы получим, что англосаксонская модель – это слабое регулирование, но хорошее применение, европейская модель – это сильное регулирование, но сильное применение, а у нас мы вспоминаем известную фразу: «Строгость российских законов компенсируется необязательностью их выполнения». Именно эта конструкция дает возможность рынку труда жить, адаптироваться.

Эта модель оказалась для многих удобна. Она неудобна для работников: они слабы против своего работодателя, у них нет ясной перспективы развития. Реального выбора очень мало. С другой стороны, компании, фирмы перекладывают свои риски, которые у них есть на рынке, на других субъектов рынка труда, прежде всего на работников и государство, но сохраняют возможность адаптироваться к шоковым ситуациям. Понятно, что в этой ситуации у компаний нет никакого стимула лоббировать какие-то реформы, им это не нужно. Самые богатые компании – ресурсные, нефтяные, их издержки труда малы, и их все это мало волнует. Для правительства низкая безработица – главный политический приоритет, высокая занятость тоже очень важна, в этом моменте оно выигрывает. Всегда можно сказать, что у нас низкая безработица, пусть все остальные страны нам завидуют и берут с нас пример.

Все это хорошо вписывается в общую институциональную модель, которая у нас сложилась. Еще одна история, полупсихологическая – это то, что мы очень боимся безработицы. Возможно, советские времена внушили нам этот страх, но исследования, которые мы проводили, показывают, что такой страх безработицы есть только в слабых латиноамериканских странах. Англосаксонские страны, где очень слабый уровень защиты труда и можно быть уволенным за три секунды, тем не менее не боятся безработицы. А мы боимся, хоть она и крайне низкая.

За всем этим прячется определенное распределение издержек. В стандартной модели издержки ложатся на тех, кто теряет работу, например в кризис. А когда начинается подъем, в первую очередь он отражается на тех, кто потерял работу, – они возвращаются на свои рабочие места или получают новые. В этой модели все не так. Реакция через заработную плату означает, что издержки приспособления размазываются по всем, гибкая заработная плата, возможность быстро убрать надбавку означает, что со всех потихонечку снимаются издержки.

В чем минусы этой системы?

У каждой модели есть свои плюсы, есть свои минусы. Следствия неоднозначны. Нашу модель очень трудно изменить, рынок вырабатывает свои защитные механизмы, и все возвращается на круги своя через какое-то время. Издержки реформирования велики, потому что непонятно, как это все реформировать, делать это необходимо не изнутри рынка труда, а откуда-то извне, но стимулов для этого у политиков нет. Стимулы очень слабые, потому что главный политический приоритет: низкая безработица, высокая занятость любой ценой – выполняется. Понятно, что сами по себе они есть плюс. Выгодно для бюджета, люди сохраняют связь с рабочим местом, медленная адаптация дает больше времени, каких-то массовых конфликтов нет, а с индивидуальными конфликтами проще иметь дело. Для политической стабильности все это хорошо.

Но есть минусы: низкая заработная плата, неравенство, слабая социальная защита. На бумаге вроде есть все, а в реальности ты оказываешься беззащитным, без зарплаты ты не знаешь, что делать. Есть более общие минусы, но не менее важные. Это издержки поиска новой работы, с которыми сталкиваются люди, чрезмерная текучесть, в конечном счете – неэффективное соединение работников с рабочими местами. Сверхтекучесть означает, что соединение неэффективно, соответственно, производительность недостаточная. Компании не хотят вкладывать в подготовку своих работников, и это совершенно рационально: зачем вкладывать, если завтра люди могут уйти? В конце концов, за всем этим – консервация низкой производительности, и все это вместе плохо для конкурентоспособности страны, модернизации, сплоченности. Есть плюсы, есть минусы.

Подводя итоги, я повторюсь: мы видим довольно специфическую модель, которая не такая, как в большинстве стран. Но она и не является аномальной, потому что она очень рациональна. Она родилась в определенных обстоятельствах, и она есть реакция на эти обстоятельства. Она заставляет работников и работодателей вести себя рационально, разумно, но в соответствии с теми ограничениями, которые она создает. Эта модель устойчива, она укоренилась, уходить не хочет, разломать или реформировать ее не так просто. Что делать в будущем – вопрос для нас неочевидный, но, если в силу каких-то обстоятельств наша экономика начнет модернизироваться, начнут создаваться новые рабочие места (не те 25 миллионов, о которых говорит президент, а какие-то другие), то поток новых рабочих мест постепенно создаст возможность реформирования, с одной стороны, а с другой стороны, создаст стимулы и для работников, и для работодателей, чтобы двигаться в сторону реформ.

• Код для вставки в блог