Когда я возвращаюсь домой, в Москву, из Южной Кореи, мне приходится снова привыкать спать на кровати. В Сеуле я сплю на полу. Если в моей крохотной сеульской  квартирке поставить кровать, то будет совсем тесно. Кроме того, традиционное корейское отопление – не батареи, а теплый пол, и спать на нем гораздо комфортнее. Правда, с отоплением в моей корейской квартире в последнее время ситуация нехорошая: пол теплый, а в квартире «колотун». Возможно, дело в том, что у меня щели в окнах. Я пыталась «по-советски» решить проблему с помощью старых колготок и липкой ленты, но ничего не изменилось к лучшему. Скорее всего, скоро снова буду переезжать. Главное чтобы это была отдельная квартира, с личным душем и туалетом. Никаких толстых черных корейских волос в сливе, мне этого хватило в общежитиях!

Меня зовут Дарья, мне 28 лет, я учусь в магистратуре южнокорейского университета Ёнсе по специальности «политология» – получила грант правительства страны. Что касается работы, то я всесторонне освоила направление « торговля белым лицом»: я преподаю английский в роли носителя (тут все белые иностранцы-преподаватели выдают себя за американцев), а еще снимаюсь в рекламах и одной популярной телепередаче. Она называется «Сюрприз» и выходит в двенадцатом часу дня по воскресеньям. Ее смотрит вся Южная Корея, за исключением тех жителей крупных городов, которые посещают в это время протестантские службы. По сути «Сюрприз» – это серия сценок из жизни всевозможных исторических персонажей. Программа снимается на европейских языках и выходит с корейскими субтитрами. Платят в «Сюрпризе» копейки, в 5-6 раз меньше, чем на других съемках рекламного характера. За деньгами туда никто не приходит, разве что за славой. Правда, я не очень-то и радуюсь, когда меня узнают, особенно если этот кто-то из университета. Ведь Ёнсе – лучший вуз Южной Кореи, серьезное заведение, а то, чем я занимаюсь, кто-то может счесть за ерунду. Конечно, в детстве, как, наверное, любая девочка я мечтала стать актрисой, но мне хватает ума не относиться к своему актерству серьезно. Хотя бы потому, что, когда я прохожу пробы в более-менее качественные сериалы и фильмы, то почти всегда их проваливаю. Впрочем, совсем скоро на экраны выйдет корейский блокбастер «Воры», чем-то похожий на «11 друзей Оушена», в котором у меня довольно-таки длинный крупный план… В любом случае мне придется очень скоро сказать съемкам «прощай», и я сделаю это. Не без грусти, конечно, но сделаю.

В Сеуле я оказалась не случайно. Первый раз я приехала сюда в 2004-м году по студенческому обмену между университетом Ёнсе и моим родным Институтом стран Азии и Африки. Наверное, это не очень красиво и романтично звучит, но до поступления в ИСАА у меня были самые смутные представления о Южной Корее, как у всех, наверное: едят собак, работают в «Самсунге», все на одно лицо… В общем, это даже не шапочное знакомство.

ИСАА я выбрала по нескольким причинам. Еще в спецшколе мне очень нравилось изучать иностранные языки, и они давались мне достаточно легко. Потом я всегда была весьма амбициозна и хотела учиться в лучшем вузе страны, а на тот период это был МГУ. Наконец, ИСАА находился в пятнадцати минутах бодрой ходьбы от моего дома, а я привыкла просыпаться минут за 30 до звонка на первый урок.

Конечно, я знала, что в ИСАА нужно будет изучать азиатский язык. Выбирая между корейским и, например, китайским, я подумала, что было бы очень здорово овладеть чем-то редким и малоизвестным. Мне казалось, что я тогда стану похожа на Белоснежку, которая могла говорить со зверьми и птицами – в общем, умела что-то, недоступное среднестатистическому человеку из толпы.

Когда я приехала в Сеул в первый раз, я почти не общалась с местными жителями, за исключением продавцов и таксистов – я еще слишком плохо знала корейский. Тогда компанию мне в основном составляли другие европейцы, учившиеся в Ёнсе и знавшие либо английский, либо немецкий, то есть языки, которыми я владела намного лучше. Мы очень весело проводили время, прочесывая почти все сеульские клубы и бары. Кстати, польза у такого тусовочного образа жизни тоже была. Именно так, в один из вечеров я познакомилась с немкой, которая работала моделью, и она сказала, что я тоже вполне могла бы попробовать себя в этой роли. Мы обменялись контактами, и через какое-то время в моей жизни появились съемки.

В Южной Корее сложное отношение к европейцам. С одной стороны, все корейцы – махровые националисты, у них, например, можно сказать, культ короля Сечжона, по приказу которого в середине XV века началась работа над собственным, корейским, алфавитом. Местные жители с удивлением и неодобрением смотрят на европейцев, когда те едят палочками – они убеждены, что белые палочек не достойны. Еще одна выразительная деталь: иностранка в Корее не может сделать аборт, если ребенок от корейца. Но, в то же время, у местных жителей немало комплексов по поводу их внешности. Многие корейцы делают себе пластические операции, чтобы быть более похожими на белых. Особенно их восхищает даже не европейский разрез глаз, а размер носа. Одно из старых определений иностранца в Южной Корее – «человек с большим носом». Не раз и не два меня с восторгом хватали за нос в корейских барах, особенно в 2004-м, когда иностранцев в городе было поменьше. Так что европейская внешность считается более престижной, чем азиатская, поэтому европейцев очень часто снимают в рекламе корейских товаров.

Не все было просто с этими съемками. Как студентка я не имела права нигде официально работать, поэтому все обещания оплаты держались на честном слове. Иногда платили, иногда нет. Один раз мне довелось участвовать в очень сложных для меня съемках рекламы какого-то парикмахерского оборудования, когда мои волосы перекрашивали в самые экзотические цвета по несколько раз за день. По итогам денег я не увидела. Начала звонить организатору – он просто сменил телефон. Тогда я явилась в офис заказчика рекламы и сообщила, что мне не заплатили гонорар. В итоге, благодаря моей настойчивости, я все-таки получила заработанное.

Моя младшая сестра уверяет, что после жизни в Корее у меня изменился характер, что я стала более жесткой и напористой. Мне, конечно, трудно судить, но на меня не могла не повлиять ситуация, когда, с одной стороны, на тебя смотрят как на человека высшего порядка, а с другой, могут много пообещать и ничего не заплатить. Приходилось лавировать между двумя этими крайностями.

Все наслышаны про азиатскую трудовую этику, про то, что азиат на службе – это настоящий муравей, который пашет, не поднимая глаз, и может даже довести себя до смерти прямо в офисе. Частично я с этим столкнулась, когда под конец своей стажировки устроилась менеджером (опять же нелегально) в небольшую корейскую компанию, продвигавшую в Россию какие-то мониторы и немного – телефоны.

Трудностей было множество. Во-первых, мне было очень непросто запомнить своих коллег, иногда я здоровалась в коридоре с одним и тем же человеком по десять раз. А что делать, если они отличаются только наличием или отсутствием очков? Во-вторых, все сидели на работе допоздна, даже если делать было решительно нечего. Начальник сидит – и ты сиди. Когда я, не выдерживая этого, вставала и уходила в 19 часов, на меня смотрели десятки пар выпученных корейских глаз. А выпученные корейские глаза – то еще зрелище. Закона, запрещающего подчиненному уходить с работы до своего начальника, естественно, нет, но это традиция, нарушение которой тебе припомнят.

Наконец, в южнокорейских компаниях принцип « ты начальник – я дурак» выражен более явно, чем у нас. Приведу пример: президент компании учился в Казахстане и довольно сносно знал русский язык. И вот однажды, на общем собрании, посвященном продвижению нового телефона-слайдера, он представил перевод рекламного слогана с английского на русский. По-английски это звучало как «cool slide». И наш президент чуть ли не под барабанную дробь представил свой перевод – «скользящий по понтам». Я не могла сдержаться и взяла слово: «Вы меня извините, конечно, но это не по-русски звучит». И вот опять я вижу десятки пар выпученных корейских глаз. После собрания меня прямо спросили, как мне вообще пришло в голову что-то возражать президенту компании. На что я ответила, что он президент, а я – носитель языка, и также имею определенный вес в вопросах перевода. Меня не послушали, но, судя по тому, что слогана «скользящий по понтам» я нигде не видела, в России нашего знатока русского языка все-таки кто-то поправил, возможно, более высокое начальство. В общем, неудивительно, что моя работа в этой организации была недолгой, всего несколько месяцев.

Вернувшись в Москву, я несколько лет работала в различных международных компаниях, в том числе – корейских. В какой-то момент меня занесло в компанию «Ригли», где я была менеджером проектов и занималась преимущественно дизанйом упаковки жвачки. Трудилась я там где-то полтора года, ждала обещанного роста, но не дождалась. Летом 2010 года я узнала о программе грантов правительства Южной Кореи и решила принять в ней участие, не смотря на то, что многие мои знакомые восприняли это как шаг назад, ведь в Москве у меня была хорошая работа и хорошая зарплата. Но я стояла на своем: во время учебы в МГУ я мечтала не о том, чтобы заниматься тем, как упакована жевательная резинка.

Так я снова оказалась в Южной Корее. В стране, которую не слишком-то люблю, но с которой сроднилась, которую научилась понимать и чувствовать. Я стала учиться в магистратуре университета Ёнсе, изучать политологию, а еще продолжила сниматься и немного – преподавать. Например, я пыталась обучать корейцев русскому языку, но, то ли он слишком сложен, то ли у моих учеников не было никакой мотивации, из этой затеи ничего не получилось. Уже через 15 минут обучения новоявленный русист заявлял: «я устал, я больше не могу». Ну, что тут поделать?

Поскольку мы помним, что в Корее каждый белый человек – американец или, на худой конец, англичанин, мне было относительно несложно устроиться преподавателем английского. Заведение называлось «Академия английского языка» и располагалось в городке Инчон, чем-то похожем на наше Домодедово, так как там тоже есть аэропорт. Пришлось помучиться с дорогой, но работа есть работа... Я вела урок «разговор на английском с носителем». У меня было порядка четырех групп разного возраста: от совсем малышей, которые не слишком хорошо говорили по-корейски, до подростков 14-ти, и моя цель была всех их разговорить. Добиться этого было очень трудно, особенно если учитывать, что я должна была скрывать свое знание их родного языка. Что я только ни делала – и песни с ними пыталась петь, и танцевала, прыгала зайчиком, рисовала рисунки… Ситуация усугублялась тем, что у маленьких корейцев очень скверно обстоят дела с дисциплиной, они все очень избалованы. Успокоил одного – а пятеро еще носятся по классу. Говоришь «давайте начнем урок» – они не обращают внимания. Это потом, в средней школе, корейские дети превращаются в невротиков, которые могут чуть ли не руки на себя наложить из-за плохих отметок. А в раннем детстве это кумиры семьи. Так что мои успехи на ниве преподавания были не слишком выдающимися, но школа была мной довольна, и если бы не конфликт руководства с агентством, через которое я нашла работу, я бы, наверное, проработала там дольше двух месяцев.

Я продолжаю сниматься в передаче «Сюрприз». Успела переиграть целый взвод королев и других исторических персонажей. Было довольно смешно играть 60-летнюю Эдит Пиаф, на которую я совершенно не похожа хотя бы потому, что у нее был рост метр пятьдесят, а у меня почти на 30 см больше, что, кстати, тоже озадачивает корейцев. Они мне часто говорят: «Ты, наверное, в детстве очень много ела». В Корее искренне верят в то, что если утрамбовывать в ребенка еду, то результатом будет богатырский рост. Итог этого заблуждения предсказуем: высоких людей в Корее совсем мало, а вот толстых детей – достаточно.

Очень забавно было играть Лени Рифешнталь. На съемочной площадке я оказалась единственным человеком, который говорил по-немецки. Снимали летом, жара – 40 градусов, это был, наверное, самый тяжелый день за весь год. У «фашистов» текли усы, мокли фуражки, «подтекал» даже Гитлер, которого играл узбек. Одна из сцен заключалась в том, что Лени Рифеншталь танцует и получает травму, после чего к ней подходит врач и трагичным голосом объявляет, что танцевать она больше не сможет, и Лени начинает горько плакать. Врача должен был играть русский парень, не знающий ни одного немецкого слова. Я кое-как написала ему транскрипцию его текста, но это ему не помогло, он ничего не запомнил. И в тот момент, когда Лени в пачке корчилась со своей травмой, «врач» выдал примерно следующее: «Майне фрау, Гитлер капут, дас ист фантастиш, квадратиш, практиш, гут» с самой драматичной интонацией, на которую только был способен. А мне ведь после этого нужно было зарыдать…

Наверное, стоит несколько слов сказать о том, каково жить рядом с корейцами. Например, о таком явлении, как женское общежитие, где я ночевала несколько месяцев. Корейские девочки отличаются предельной нечистоплотностью. Грязные носки и трусы кидаются прямо на пол. Туда же отправляются использованные бумажные носовые платки. От толстых черных волос повсюду я просто сходила с ума. Если корейская девочка смотрит телевизор с чипсами, то эти чипсы опять же по большей части окажутся на полу. Очевидцы говорили мне, что мужское общежитие гораздо чище.

Кроме того, корейские девочки очень много пьют. «Белые воротнички» и студентки из приличных семей буквально валяются на улице. Будничная картина корейского вечера: парни доставляют своих пьяных подружек в общежитие, несут их на закорках, как рюкзаки. Довольно-таки часто из-под двери кабинки туалета торчат чьи-то ноги, и доносится пьяное посапывание.

Еще одна особенность корейского общежития – автоматические двери, которые блокируются ровно в полночь. Никакой доброй вахтерши, которая пропустит тебя «домой» за коробку конфет. Пришел в 00.01 – проводи ночь на улице, что со мной частенько случалось, особенно когда я возвращалась со съемок. Поэтому я быстро поняла, что нужно искать другой вариант жилья.

В Корее широко распространены частные пансионы. Например, бабушка с дедушкой живут в большом доме и сдают комнаты. На каждом этаже – 3-4 помещения для сдачи в аренду. Удобства общие для всех – душ, туалет. Ванн в Корее нет, наверное, нигде. С корейским душем мне, кстати, тоже приходилось помучиться из-за моего роста, как правило, он доходит мне до плеча в лучшем случае, и если душ не снимался, то голову приходилось мыть буквально стоя на коленях.

В пансионе у меня была отдельная комната, но находилась она в подвальном помещении без окон. Естественный итог – потеря чувства времени. Просыпаешься и думаешь, что часа три ночи. Смотришь на часы – полдень. Само помещение было крошечным, там помещались только кровать и стол. Ну и, конечно же, было шумно из-за соседей, поэтому где-то через четыре месяца я нашла возможность переехать на квартиру, расходы на которую отбирают у меня сейчас половину гранта, но зато есть хоть какое-то ощущение личного пространства. Впрочем, разумеется, отнюдь не дома.

Я вообще не считаю, что живу в Корее. Я тут временно нахожусь, я знаю, что у меня есть дом в Москве, где меня ждут. За годы общения с корейцами я их, признаюсь, так и не полюбила, мне они кажутся довольно поверхностными. Но все-таки Южная Корея мне многим дорога, это моя возможность побыть Белоснежкой, которая умеет разговаривать с птицами.

Кстати, я так и не попробовала собаку. И желания такого, у меня, признаться, нет.

Дарья Крутова