в каждом из нас, беспомощном, мягком существе, близкий может проделать дыру, вольно или невольно.

и делается это спокон веков только двумя способами: либо наш близкий уходит внезапно и необъяснимо, оставляя нас в пустоте, либо долго и размеренно бьет по одному и тому же месту, пока мы не приходим к мысли, что иначе просто не может быть.

и я хочу сказать.
жить с дырой от близкого человека почти невыносимо. она постоянно болит, она постоянно застит весь цвет и всю радость мира, она всегда голодна.
и тогда любого, кто подходит к нам, неисцелимым, клейменым нашими близкими, мы прикладываем к этой ране, как подорожник, мы запихиваем его в эту дыру, восполняя живым человеком недостачу плоти и тепла. мы плачем и требуем - будь нам тем, кто оставил дыру, заступи на его место, потому что незанятое, - оно болит.
но ведь и занятое оно болит, вот в чем дело. никто не в силах подменить собой того, кто продырявил, заткнутая дыра не зарастает, мы ведь и цели себе такой не ставим - зарастить, только заткнуть. а там ведь нервных окончаний побольше, чем в паху, начнешь теребить - попробуй остановись. и уже ужом вьешься, уже бьешься головой о стену, а кончить не можешь, никак не можешь кончить, не можешь год, не можешь два, не можешь полжизни.
то, что от этого появляются на свет всякие прекрасные (или отвратительные) вещи, никак не меняет общей картины, да и не фокус, от каждого соития бывают дети, а от этого - в особенности.
в зависимости от родителей, дети прекрасны или уродливы, скоротечны или бессмертны, но они, порождение дыры, ее не наследуют. а что родители? а родителей пожирает дыра.

я хочу сказать:
я люблю того, кто оставил во мне дыру, люблю всем сердцем, я хочу от него ответной любви, но не получаю ее, потому что нет со мной именно этого близкого, и не будет, пока я в этом здесь и сейчас.
но я хочу этой любви от него. многократные мои попытки получить ее же от кого-то другого заканчивались крахом, - и будут заканчиваться крахом во веки веков.
потому что прокрустово ложе не бывает впору никому, даже самому прокрусту. это старая, как мир, игра - превратить неутоленную любовь в орудие пытки, но неужели же моя - да чья угодно, - любовь не годится ни на что другое? неужели я сам не гожусь ни на что больше, как быть одной отверстой голодной пастью?
и неужели все мои близкие годны только как пища для нее, той самой первой дыры, неужели их единственное назначение - распяливать ее все шире и шире.
каждого вновьприбывшего рассматривать только с одной точки зрения - заменишь ты мне того единственного, которого не заменить никем и ничем не застить, все, сломался, не годен, сожран, пошел вон.
каждый раз смотреть на себя самого как на пресловутую китайскую принцессу, да еще и топать ногами - да, именно так, да, я изнываю от любовной тоски, только сунься ко мне - уйдешь кастратом, ну, давай же скорее, мне неймется, моя рана неисцелима, а ты - лекарство мое, только ты и никто больше, все, сломался, не годен, сожран, пошел вон.
а куст базилика в горшке с головой мертвого возлюбленного цветет все пышнее, все больше и больше мотыльков слетаются на него, - чтобы обнаружить вместо базилика росянку, да поздно.

моя рана неисцелима, как была, так и осталась. но место это мне свято, а значит - не пусто. эта дверь - только на одного, для остальных близких у меня есть другие двери. никто никого никогда не заменит. но, кажется, я достаточно вырос, чтобы не пытаться завести себе кошек, чтобы из них сделать обезьян, чтобы из них сделать медведей, чтобы из них сделать друзей, чтобы из друзей сделать новые дыры на месте старых.

(с) a_str