Ника Косенкова – заслуженный деятель искусств России, руководитель Международной театральной лаборатории и просто женщина-феникс, привыкла добиваться невозможного. Стала первым режиссером, явившей миру драматургию Цветаевой и Петрушевской. Заставила бразильцев рыдать над «Словом о полку Игореве» на древнерусском языке. А четыре года назад создала единственный в своем роде коллектив – первый профессиональный домашний театр Москвы «НИКИНДОМ».

– Ника Александровна, вас знают не только как режиссера-новатора, но и как театрального педагога, создавшего оригинальную систему воспитания голоса «Метоника».  

– Как педагог, я занимаюсь речевым голосом и ораторским искусством. Сейчас над собственным речевым образом стали задумываться чаще, поскольку появился спрос на индивидуальность и внятность.

То, что я делаю, моими коллегами по речи никогда не принималось, и более того – порицалось. У меня перестройка началась в 1977 году, когда я окончила Высшие режиссерские курсы при ГИТИСе, и меня постигла скрытая безработица, поскольку официальной школе не нравилось, чем я занимаюсь. Мне необходимо было добиваться видимых, ощутимых, слышимых результатов, как аргументов своей состоятельности, что впоследствии дало мне возможность сотрудничать с такими большими режиссерами, как Элем Климов и Петер Штайн.

– Штайн ведь передал вам свою премию фонда «Русский театр» за «Орестею», заметив, что без ваших тренингов актеры не осилили бы эсхиловские гекзаметры древнегреческого хора. Что же представляет собой речевая партитура спектакля?

– Это понятие встречается у Таирова, который великолепно понимал слово, и от него я приняла эту идею. В настоящем спектакле (то, что вы можете видеть у Фоменко, Някрешюса, Штайна), по сценам выписаны различные речевые климаты, скорости, темпоритмы, таким образом, каждый эпизод расписан, словно музыка. Это особые голосовые движения, связанные со стилем автора и задачами, которые поставил режиссер. 

– А шаг влево, шаг вправо – «равняются расстрелу»?

– Дело в том, что чем жестче ты ставишь рамки, тем больше будет импровизировать актер. А если он станет делать что-то приблизительно, без проникновения в суть и структуру текста, это превращается в словоговорение, которое не является предметом искусства.

Меня потрясло доверие Штайна к коллегам. Он посмотрел мой спектакль «Слово о полку Игореве» на древнерусском языке и пригласил на постановку, предоставив полную свободу.  

– «Метоника» легла в основу создания художественного языка театра «НИКИНДОМ»?

– Она легла в основу жизни – моей и тех людей, которые работают со мной, даже если они не актеры, а политики, бизнесмены, инженеры, студенты, обучающиеся на моих спецкурсах. В «Метонике» зашифровано слово «мета» (то есть «рядом»), присутствует слово «тон», записано мое имя, а последний слог «ка» по-древнеегипетски значит «душа». Голос для меня – это душа. Alter ego человека. Его позывные. Звук напрямую зависит от воображения, настроения и от того, как человек живет. Иногда к нам прилипают чужие звучания. Моя работа – «отшелушить» посторонние штампованные звучания от подлинного голоса человека.

Создавая «Метонику», я вдохновлялась тем, как Станиславский описывал работу актера. Я позавидовала Константину Сергеевичу, потому что он придумал свою собственную терминологию (она такая будто бы примитивная, будто бы детская, Станиславский заведомо лишил ее наукообразности и потому актеры ее не боятся). Допустим, я скажу «фонационное дыхание»…

 – Сразу забудешь, как дышать…

– Там есть ряд принципов, которые узнаешь сразу. Я тоже искала нечто очевидное. Христос сказал: «Человек – это храм». Все части нашего тела, вместе взятые, представляют собой голосовой «дом» – человеческое тело звучит. Низкие звуки живут в «подвале» (низкий голос – тяжелый и сумрачный), средние, деловые – в «зале», верхние – на «чердаке»». Верхний регистр – это детство. Понаблюдайте: у колоратурного сопрано часто инфантильное выражение лица, верхние ноты алябьевского «Соловья» удобнее брать с удивленной и радостной миной.

– Почему мы все грешим завышенной тональностью голоса?

– Мы болеем истерической интонацией – это веяние времени, поколенческие вещи (допустим, потеря отца в военные годы – у мальчиков элементарно не было мужского голоса в семье). Государство лишало человека личной инициативы, и это сказывалось на осанке: он сверху ждал директивы и у него по-лакейски задирался подбородок. Где уж тут ждать благородного звучания? Российский речевой климат нервозен и тревожен. Агрессивная плоская интонация налипает на нас с детского сада и школы. «Вася, ну-ка отойди от забора» – вот и все наше воспитание. Интонационная фальшь въелась в нас, и избавиться от нее трудно. Это словно вирус. Все равно своя личная натура пробивается, но может проявиться намного раньше и богаче, если будет подкреплена адекватным произношением. Кукольный голосок дает сигнал, что у человека детское сознание. Иногда эта сигнализация кому-то выгодна, особенно женщинам, которые по простоте душевной хотят казаться моложе и пищат цыплятами. А ничего подобного! Когда человек себе адекватен, он вне возраста. Потом у многих людей есть подсознательное желание остаться в детстве, им не хочется взрослеть оттого, что они видят вокруг, и этот комплекс, как все прочие внутренние посылы, сказывается на голосе. Вообще к голосу у нас относятся: не дай бог тронуть – он сам по себе. А сам по себе даже мячик не покатится.

Я бы назвала «метонику» практикой современной жизни. Как звучит человек в сегодняшнем мире, где много фальшивых, противоестественных, выдуманных звуков? Как выбрать свои позывные? В этом я стараюсь помогать тем, кто ко мне обращается.

– Идея создания домашнего театра с профессиональными актерами, видимо, пришла не от хорошей жизни?

– Это правда. До определенного времени у нас была иная театрально-фестивальная ситуация. Фестивали (такие, как «Ярмарка искусств» в Новосибирске) делали, как правило, бескорыстные женщины. И у меня, с моими экспериментальными работами, вся надежда была на такие фестивали да на чтецкие конкурсы. И вот те самые добрые феи начали растворяться в пространстве, а на смену им зачастую стали приходить деловые люди, отлично знающие, что именно «схавает пипл». И когда я поставила большой спектакль – «Антигону», то увидела, что главное сейчас – это продать непонятно кому непонятно зачем как можно больше билетов, чтобы окупить постановку. И после этих мытарств и поисков средств для аренды помещений, возникла идея создания домашнего профессионального театра. Радость, как и горе, тоже надо пережить: Бог меня куздрил, куздрил, а в последнем акте жизни исполнил давнишнюю мечту.

– И в чем она заключалась?

– Мне хотелось создать театр, где бы можно было уделить внимание голосу и работе с настоящими текстами: Шекспиром, Чеховым, Лоркой; современными авторами. Есть неизъяснимая поэзия в произведениях Людмилы Петрушевской, по пьесам которой я когда-то поставила спектакли «Стакан воды», «Песни XX века», «Чемодан чепухи», «Опять двадцать пять». Мне очень понравилась пьеса Ярославы Пулинович «Наташина мечта», тоже чрезвычайно музыкальная и многослойная. Этот моноспектакль мы играем в нашем театре.

Когда мы работали с Элемом Климовым над фильмом «Иди и смотри», он заметил: «Ника, чем больше доброго ты положишь в спектакль или фильм, тем лучше он получится». На мой взгляд, доброе – это выбрать хорошего автора и артистов, от которых ты без ума. Прорабатывать каждую мелочь. Восхищаться всякой находкой. Делать голосовую партитуру – стержень спектакля, на который потом можно будет нанизать любую импровизацию. Это изнурительная работа, от которой мы получаем бешеное удовольствие и добиваемся того, чтобы удовольствие получали зрители. И люди у нас ходят по 3-5 раз на один и тот же спектакль, потому что каждый раз он новый. Между актером и зрителем два с половиной метра. Требуется точность каждого взгляда, интонации, жеста. И здесь – не соврешь! Я не понимаю творческого высокомерия, когда, мол, на зрителя – ноль внимания. Нужно пытаться достучаться до человека любого социального положения, потому что душа не имеет статуса. А для этого нужно и свою душу как-то потревожить.

 – Артисты, приходящие в «НИКИНДОМ», проходят систему тренингов?

– Я сейчас не ищу актеров, но жду, когда ко мне придут сами. Нахожу звучание, а не занимаюсь подгонкой кого-либо под какую-то идею. От существования артистов, их персональности и возникают наши спектакли. Мое любимое дело похоже на работу золотоискателя. Маяковский сказал про добычу радия гораздо лучше меня: «в грамм добыча, в годы труды».

 – Сейчас в репертуаре театра четыре спектакля»: «Пинежский Пушкин» Шергина, «Наташина мечта» Пулинович, «Конец Казановы» Цветаевой. Но начиналось-то все с «Леди Шекспир».

– Шекспир наиболее понятен и интересен, когда ты начинаешь новую театральную главу. Почему «Леди Шекспир»? Да потому что, ко мне пришли леди, с которыми захотелось работать. Шекспир, как правило, считается мужским автором, а я решила показать калейдоскоп женских образов. Оказалось, они очень глубоки, смыслы переходят из одной женской роли в другую: в королеве Маргарите читается леди Макбет, в Волумнии – Клеопатра.

На сцене присутствуют и другие полноправные действующие лица – подлинные картины известнейшего театрального художника Татьяны Ильиничны Сельвинской, которая участвует в создании нашего театра. Она заметила как-то: «Наконец-то я обрела свой дом». К тому же в спектаклях всегда звучит оригинальная музыка: к примеру, в «Леди Шекспир» с нами сотрудничал замечательный молодой композитор Олег Трояновский. 

– Ника Александровна, вам, как Воланду, удалось раздвинуть пространство и трансформировать двухкомнатную квартиру в настоящий театральный зал человек на 30, который, впрочем, вмещает и 60!

– Дизайн мне в подарок сделала прекрасный челябинский архитектор Ирина Шнайдер. Малые сцены обычно черные, а у меня это темно-серое пространство, обрамленное стального цвета занавесом. На верхнем ярусе сидит молодежь. А самое примечательное – это пол. Я всегда мечтала иметь красивый пол, на котором актеры не смогут занозить ноги. Вообще театр ассоциируется с пылью, за свою жизнь я вдоволь ею надышалась. И мне показалось, что в домашнем театре должна быть чистота – такое ощущение целомудрия в этом зале.

 – Почему вы называете зрителя театра «НИКИНДОМ» коллекционным?

– Потому что зритель приходит к нам по принципу «сарафанного радио» или Фейсбука – это в основном друзья друзей. После спектакля у нас традиция пить чай за большим столом и говорить о своих впечатлениях, мыслях и пожеланиях. Причем «спасибо, было очень вкусно» здесь не в ходу. Хочешь, вноси свои предложения: мы что-то можем принять, что-то нет – но зритель у нас выслушан!

Для меня театр «НИКИНДОМ» – это живое существо, состоящее из актеров и зрителей, также играющих спектакль. И многое зависит от глаз, от ощущения, от состояния зала, в котором каждый становится партнером и соучастником. Для меня это греческий хор – вот он сидит перед нами.

Это мой дом. Мы принимаем тех, кто нравится, радуемся людям и надеемся, что тоже их радуем.

Беседу вела Татьяна Столярова 

Фотографии из личного архива Ники Косенковой и Натальи Непомнящей