В ходе очередной информационной войны, когда светлые вроде бы одолевают темных, или наоборот, я вновь решил завязать с журналистикой. Точнее, с той суммой знаний, умений и безобразий, которая именуется у нас журналистикой. Словом, задумался о новой работе.

Я с пятнадцати лет работаю. Привык за четверть века.

Да и альтернативы отсутствуют. Спиваться интересно только первые два дня, а после пьянка превращается в ту же работу, потяжелей многих. Бездельничать у телевизора? Но я его не смотрю лет пять вообще, и даже безработица не заставит уделить внимание хотя бы одному из сотни имеющихся каналов. С книжкой? Но столько книжек нет… Путешествия? Дело хорошее, это я люблю, но все равно больше недели на чужбине не выдерживаю. В самом райском уголке на седьмой день без творения, тянет гнусавить: «И окурки я за борт швырял в океан, проклинал красоту островов и морей».

Ситуация осложняется тем, что работу я ищу только в Саратове, ибо хочу оставаться в нем жить и работать. Я здесь не родился и не вырос, но люблю этот город бязевый, в любых его состояниях.

Кстати, я глубоко убежден, что при смене географии с человеком остается большинство его проблем, а вот суть и характер работы меняются.

Мой коллега Сергей Довлатов родился, жил, умер и остался писателем, а вот в качестве журналиста: а) в Питере служил сотрудником многотиражек, одна из них – с упоительным названием «За кадры верфям»; б) в Таллине был уже ведущим сотрудником республиканской газеты «Советская Эстония»; в) Нью-Йорк сделал из него главного редактора.

Его кумир Иосиф Бродский в России был тунеядцем, а в США – поэтом-лауреатом, и это не статус и не звание, а должность.

А вот у Петра Романова (Великого) все произошло, скорее, наоборот – в России он работал царем, а в Голландии – плотником.
Но мы запутаемся в примерах – тем более, что говорим не о великих, а моих рекрутинговых перспективах.

Если выбирать что-то близкое к сегодняшним занятиям, можно податься в сотрудники толстого журнала. Таковых в Саратове два, оба – «Волги». Первый – «Волга-21 век», вот не знаю, выходит ли по сию пору, хотя в бюджете регулярно имеет строчку. Второй – просто «Волга», настоящая, делают ее несколько саратовских литераторов, хороших моих знакомых; журнал, кстати, отличный, давно уже не саратовский, а просто российский, вот только о пустых вакансиях у них пока не слышно…
А как было бы хорошо, вернее, как было хорошо – когда я работал в газете «Саратов» (издательство «Слово»), а товарищ мой Голицын – сотрудником журнала «Волга» (Набережная Космонавтов). Как известно, почти посредине, между «Словом» и Космонавтами, находится музей Константина Федина с замечательным сквериком, явно спланированным под формат пьяниц и литераторов. Опять же известно, что мы с Голицыным тогда совмещали в себе обе ипостаси, поэтому, встречаясь там в обеденный перерыв, обедали пивом.

За обедом мы беседовали, разумеется, о литературе, и после неизбежных маркесов, борхесов и генисов как-то незаметно переходили к местным графоманам. Голицын таскал распечатки их текстов из толстожурнальной редакции, а я зачитывал вслух и с выражением:
Неумолимы времени законы.
Где молодость и комсомол?
В кармане, где носил гандоны,
Теперь ношу я валидол.

Всегда говорил, что народная графомания с чистыми глазенками не то чтобы талантливей, но неизменно интересней натужных интеллигентских верлибров. Подлинностью.

Процитированные строки – вот ведь, сколько всего забыл, а это помню – принадлежат перу пенсионера, 35 лет проработавшего психиатром, по имени Владимир Кошелев. Самыми ценными были у него непринужденные переходы от: «Звезда Давида над страной сияет, // И не во сне страшнейшем, наяву. // Я не приемлю слова «россияне», // Поскольку не в Израиле живу». К такому куплетцу: «Познавши рано секс во вкусе // И страсть дремавшую свою, // Я до сих пор на тётю Дусю // Ни капли злости не таю». В той же «тёте Дусе» эрегировала разгульная строчка «И рыжий бестия-лобок».

После такого продолжать рабочий день было как-то глупо. И мы с товарищем, перейдя улицу Чернышевского (пересечение с Волжской, б. Армянская, где до сих пор нет светофора), оказывались в поликлинике Водников. То есть, пардон, в столовой Водников.

Оговорочка тут случилась вполне по Фрейду, поэтому продолжать не буду, а тогда продолжения, конечно, следовали. Была даже народная примета: после «матроски» (народное имя столовой Водников) никогда не проснешься дома. Вариантов куча: либо, клацая зубами и сушняком о стакан с водопроводной водой, в незнакомой квартире с однообразным, впрочем, интерьером. А может, на волжском острове. Или где-нибудь с красавицей в обнимку. Как-то раз очнулся на похоронах в поселке Солнечный…

Однако продолжим. Как говорил один персонаж – жизнь меня научила уважать любые ремесла. Я здесь абсолютно солидарен, да и сам в свое время напролетарствовал вволю. Часто катаясь в лифтах, недавно вдруг подумал: а не выучиться ли мне на лифтера? Дело легкое, непыльное, зато сколько в лифтах происходит интересного!

Если с энергосбережением у лифтеров не очень, то со сбережением нравственности иногда получается. Один мой знакомый как-то пригласил в гости девушку (ну, знаете, такую, специальную, которую и без предварительного знакомства можно пригласить), а она возьми – да и застрянь в лифте. Часа эдак на три. Знакомый вместе с лифтером, электриком и председателем ТСЖ отправились ее вызволять. А поскольку работяги с трудом вязали лыко, трудились в основном наш звездострадатель с управдомом.

Вызволили; тут и жена приятеля с детьми вернулась, а он кругом в вистах: и не согрешил, а, напротив, сделал доброе дело. Заплатив полтаксы… Еще и экономия.

Или совершенно драматическая история про лифт в издательстве «Слово». Рассказывать ее стремновато, герои частью живы, но… где наша не пропадала. Не для того ж света красивую байку беречь – они там и так наизусть всё знают...

Итак, работал в саратовской газете «Коммунистъ» (она же, после августа 91-го, «Саратовские вести») журналист по фамилии Азеф. Человек весьма, надо полагать, достойный (лично я его не знал). Имел вполне характерную внешность и вдобавок к ней пунктик – терпеть не мог антисемитизма во всех его проявлениях. Оно понятно; но и во вполне нейтральных вещах, типа грассирования, упоминания всуе врачей и скрипачей, Азеф видел не просто скрытые, но и особо изощренные формы антисемитизма, хохму и пародию. В редакции про его фобию знали, и потакание ей вылилось в легкую форму общего безумия: в курилках не говорили о международном положении, дабы не всплыл Израиль. Не рассказывали анекдотов не только про Ленина с грассированием, но и про армянское радио (ибо от армян к евреям – прямой вектор). С удовольствием не являлись на субботники.

А тут в газету «Коммунистъ» устроился журналист Лёня Ш., также достойнейший парень – балагур, гитарист, болельщик, перманентно с похмелья. Лёня был евреем наполовину, и, как нередко водится у подобной категории граждан, влегкую антисемитствовал. Редко, впрочем, и необидно, главным образом в веселых компаниях. Тем не менее, при поступлении в «Коммунистъ» его жестко предупредили на сей счет, сославшись на Азефа.

А того звали, допустим, Виктор Самуилович, и он своим именем-отчеством негромко гордился. Как-то в начале рабочего дня они одновременно вошли в лифт, и вежливый с похмелья Лёня сказал:
– Здравствуйте, Виталий Сергеевич!

Азеф, естественно, страшно обиделся, разглядел в Лёнином проколе прямой антисемитизм. О чем и доложил всей редакции. Лёня, мучаясь страшным комплексом вины, тем не менее, недоумевал: с одной стороны, он ведь не «Виталием Степановичем» обозвал коллегу, с другой не «Виталием Шмулевичем» пригвоздил…

Но ему сказали, чтобы не копался в нюансах, а просто извинился перед Азефом с крепким мужским рукопожатием… Легко сказать! Сама ситуация с извинением при замене неправильного отчества на правильное, выглядела идиотски. И Лёня решил подождать, пока они снова вместе не окажутся в лифте, где он поздоровается своим хорошо поставленным голосом, назвав коллегу, как полагается… Инцидент исчерпан.

Однако в лифте они как-то не встречались, Лёня чуть ли не перед зеркалом репетировал нужный вариант, бросил есть и почти – пить… В конце концов, плюнул и возобновил привычки. Тем паче, всё отрепетировано.

В лифте они все-таки столнулись, Леня Ш., одновременно стараясь не дышать перегаром и набрать в грудь побольше воздуху, по-солдатски испуганно гаркнул:
– Здравствуйте, Евно Фишелевич! (Евно Шишелевич Азеф – так звали знаменитого провокатора охранки, по совместительству – лидера боевой организации партии социалистов-революционеров – прим. автора).

Всегда удивлялся, как оба они после этого остались работать в одной редакции: Азеф-таки имел влияние. Видно, он, при всех своих фобиях, действительно был достойным человеком.

…Пресловутый Евно Фишелевич, кстати, навел меня на еще одну вполне революционную мысль. А почему бы мне не пойти в милицию? В смысле, в полицию.

Знаю-знаю, и не говорите мне, в каком не-Саратове я родился и вырос. Там вполне доходчиво во дворе объясняли, что самые страшные оскорбления вовсе не матные, но – «петух» и «козел». Которые к миру животных и зоологу Брэму отношения не имеют.

Любимой забавой была игра в «козла-мента», а популярнейшей байкой, на уровне страшных историй про черную руку и пирожки с человечиной, история о том, как одна девчонка из соседнего дома-барака, красивая Алёнка, встречалась с парнем, и ухаживал шикарно, водил в ресторан «Комета» и клуб «Строитель», и семья богатая, предложение сделал… И тут Алёнка увидала его в городе в ментовской форме, от стыда и позора чуть не отравилась, но из последних сил встретила у подъезда и послала его при всех матом, когда пришел… Аленкин отец, авторитет дядь Толя Аркан, добавил от себя, сломав деревяшку об фуражку, врали очевидцы.

Забавно, что подобная история описана у покойного Михаила Круга. Что-то там: я решила, ты скокарь, или вор-авторитет, оказалось – просто тварь… Дальше не знаю, но кода у песни – эх, мент! Интересно, что героиня песни, кабы не «майорский макинтош», так и пребывала бы в заблуждении относительно основной работы ухажера.

Помню, мой покойный знакомец, саратовский певец и баламут, Юра Шестюк напоил мента, не отходя от кассы, то бишь от собственного дома – у саратовского Главпочтамта. Раздел и напялил форму на себя, не забыв о портупее и фуражке.

Свершилось чудо – никакой не сержант МВД предстал перед нами, а бунташный казак, бежавший из застенков Преображенского приказа. На фоне раздетого стража порядка можно было наглядно проследить не только эволюцию и разнообразие русских типов. Но их, подчас полярных, глубинное сходство.

Собственно, не Круг с Шестюком так придумали: многие серьезные люди писали, как в России схожи нравами, повадками, языком блатные с ментами, насколько взаимозаменяемы – история последних десятилетий, смены «крыш» и передела бизнесов, весомо это подтверждает.

К чему я все это? Да вот, один саратовский сайт отрецензировал меня в очередной раз: «Большинству саратовцев личность Колобродова известна давно. К сожалению, не за счет объективных статей и программ на ТВ, а за счет хамского отношения к окружающим и многочисленных домыслов в своих материалах. Даже внешность Колобродова ассоциируется с человеком, который не один десяток лет провел в местах не столь отдаленных». Как пел Галич: «Мне теперь одна дорога, мне другого нет пути»…

…Однако есть у меня еще мечта… Сказать? Хочу работать пионервожатым у пенсионеров. Опыт, с моими ежедневными коммунальными ходоками, более чем обширен.

О том, что у нас в Саратове старички собираются в хорошую погоду на свои яркие и терпкие, как ноябрьская рябина, тусовки с песнями и танцами, известно… Но ведь лучше один раз увидеть. И я увидел: в воскресенье, в Детском парке, между неприветливым храмом-новоделом и высохшим фонтаном. Десятка три-четыре, в диапазоне от шестидесяти до… Одетые, конечно, как луковицы, в слои несвежих одежд (впрочем, была пара-тройка и вполне элегантных дам). Головные уборы – у мужчин черные кепки из кожзаменителя, коричневые шляпенки, мелькнула даже бейсболка – советская, голубая, с надписью «Речфлот». Женщины: от традиционных платков и косынок до высоких седоватых причесок, и вообще, преобладание простонародных типов неожиданно и знаково разбавлялось лицами с печатью породы и аристократизма.

На скамеечке, рядом, один немного ниже другого, два музыканта, гармоника и баян, они очень старались попасть друг в друга; остальные танцевали, точнее плясали… С покушениями на чечетку, взмахивая руками по-птичьи, молодежную дискотеку живо напомнило мирное соседство бережно перебирающих ногами пар (две, не более) и плясунов-одиночек (основная масса). Особенно старалась ближняя ко мне бабулька в сером пуховом платке и синей велюровой кацавейке – писк старушечьей моды моего детства.

Потом они запели. Неожиданно и пронзительно. Текст я сначала не узнал, но скоро понял, что это одна из самых загадочных русских песен 50-х-60-х, про оленя замшевого. «Там олень ходит замшевый, сосны в белом дыму, почему же ты замужем? Почему?».

Мелодия была мне неизвестной и, похоже, аутентичной. Та самая аристократка, с высокой пегой прической, аккуратно заглядывая в листок (наверное, с текстом), дрожащий в тонких пальцах, выводила. В глубоком голосе ее плескалась нежность пополам с горечью:
– Почему же ты за-а-амужем….

Мальчик в желтой курточке с карманчиками, пластмассовая лопатка в тот же цвет, остановился у желтой же скульптуры льва – бурая грива росла из затылка и наползала на глаза.
– Мама, а что это за шапка у льва?

И я окончательно определился с выбором будущей работы.

Алексей Колобродов, главный редактор общественно-политического и экономического журнала «Общественное мнение»