- Нет ничего поганее, чем работать, когда все эти короеды тут… ну я не знаю, – откровенничает со мной бармен Боря по прозвищу «Бонд». – Я не про тебя, Нась! Но просто противно…

Ага, «короеды». Надо запомнить. Я нахожу какое-то странное удовольствие в том, чтобы

запоминать, как аборигены Янтаря называют нас, отдыхающих. Я смотрю в черные уставшие глаза Бори, в которых пляшут оранжевые и красные огоньки ночной дискотеки, и стараюсь проникнуться его чувствами. Кто я для него сейчас? В лучшем случае – бабенка, которую он думает подмять под себя еще через две порции коктейля «Голубые Гавайи», если сможет отделаться от прочих напивающихся здесь «короедов». В худшем – как местный «бомбила» к своей тачке – плати, приноси деньги, пока не развалишься. Или нет, первый вариант – это худший случай…. Я снова пытаюсь поймать взгляд Бори. «Короеды»... «короеды» – это что-то новенькое.

Янтарь можно назвать идеальным местом, если не хватает денег на Сочи или Анапу. Это одно из мнений. А вот и еще: Янтарь – это лучший выбор для тех, кто не преследует цели похвастаться красивыми фотографиями с места отдыха. Где тут вставать в горделивые позы а-ля «смотрите на меня, я в раю!»? Нет, надо признать, что  черноморское побережье Янтаря значительно чище, чем хотя бы в соседней Тамани. Оно не цветет и не пахнет слоновьей клеткой, как там, в лермонтовском «скверном городишке». Кроме того, тут есть озеро с вроде бы целебными сероводородными грязями. Ими можно измазаться бесплатно, если не брезгуешь. Есть чем заняться виндсерферам и кайтсерферам – ветра хватает на всех. А в остальном – одна плохо заасфальтированная дорога, маленький рынок с едой, вином, какими-то шмотками и безделушками; десяток кафешек с незапоминающимися названиями, «затонированная» винная лавка, такой же пластиково-стеклянный продуктовый магазин и ларьки, ларьки, ларьки… Недавно на свободном пустыре установили карусель. Каждый раз, проходя мимо этой конструкции, я замедляла шаг и думала о том, как зловеще она крутится без единого пассажира. Интересно, было ли это самое убыточное предприятие в городке доступного отдыха? Я хотела расспросить об этом рыжего мужика в будке кассы, прятавшегося от всех за неестественно огромными темными очками, но он угрюмо отворачивался от меня. Одна поездка на карусели стоила 200 рублей. Странно, но у меня постоянно находились другие поводы для трат.

А почему, собственно, «Янтарь»? Отупляющая жара и духота даже сейчас, во втором часу ночи, провоцирует на фантазии о том, что все вокруг меня – вязкая тягучая раскаленная смола, а я – та самая мошка, которая вот-вот застынет в ней навсегда… Но на самом деле все прозаичнее – в советские времена тут неподалеку располагался одноименный виноградарский совхоз. Поселок, поставляющий основную массу обслуживающего персонала для детишек и взрослых, копивших год на это место под солнцем, до революции назывался Голопузивка, поскольку население его влачило довольно жалкое существование. Но через некоторое время после того, как состоялось то самое заседание Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, Голопузивку переименовали в Красносёловку, ну, а потом – в Веселовку. Яхта «Беда» стала «Победой». Людей в Веселовке не так уж и много – порядка трех тысяч человек. Те, кто не заняты обслуживанием отдыхающих, сдают комнаты и домики. Те, кто не могут этого, скрепя сердце, ездят в Тамань на службу в старых, вечно переполненных автобусах.

Янтарь и Веселовка – не одно и то же. Янтарь – работа Веселовки. И, сдается мне, не самая любимая работа. Те жители поселка, которые постарше, особенно не любят конец июля – начало августа, когда в Янтарь со всей страны съезжаются байкеры, или когда в течение нескольких дней проходит музыкальный фестиваль Kubanа, и обычно тихое поселение отдыхающих разрастается до нескольких десятков тысяч пьющих, жующих, орущих, лежащих, ничего не понимающих от грохота музыки и переизбытка алкоголя, но главное – покупающих.

 – Повторить, Нась?

– Бонд, а плесни просто рому.

– Погоди, сейчас все будет.

Бонд незаметно достает из-под барной стойки упаковку влажных салфеток и уходит по направлению к выходу. В такие жаркие дни он имеет привычку каждые полтора часа протирать подмышки. Собственно, за это его и прозвали Бондом: запах дезодоранта и свежести, гладко выбритое лицо, чистые ботинки, аккуратно постриженные ногти и ухоженные кутикулы. Здесь, в баре-ресторане «Пират», он работает всего год по протекции отца, подполковника российской армии на пенсии, периодически выпивающего с владельцем заведения, чьего имени мне почему-то не говорят. Впрочем, в самом «Пирате» подполковник никогда не был. По словам Бонда, его раздражает то, что слишком уж часто тут днем крутят «Нашу Рашу», а по вечерам – музыку «с иностранными словами». Да и атмосфера в «Пирате» не та, что близка подполковнику:  стены, «как будто из веток сделанные», слишком много места и мало, по его мнению, уюта. Поэтому подполковник пьет у себя на кухне в Веселовке, а его Боря, студент-психолог КубГУ, разливает напитки. Он планирует заработать порядка 70 000 рублей за лето, не считая чаевых. А чаевыми его периодически «обносят» за слишком сладкие коктейли.

– Говорят, что повар, который пересаливает еду, влюблен, – смеется молоденькая официантка Снежана. – А наш Бонд, наверное, всех ненавидит со своим сахаром. Ты погляди, как он кивает тому… Ну вон тому, назюзюканному! Разве так дождешься «чая»?

Плеснув мне рома по возвращении, Боря занялся порядком набравшимся дяденькой в вызывающей майке с надписью «Москва – Столица мира», которую он точно мог купить только в Москве. Гость из столицы что-то увлеченно рассказывал Боре, а тот вроде бы реагировал, кивал, но не вверх-вниз, соглашаясь, а из стороны в сторону, что на языке жестов, как известно, значит полное отрицание. Лицо его собеседника все тяжелело, наливалось, потом он махнул на Борю рукой и повернулся к танцполу, где извивались какие-то девицы, неуклюже изображающие флиртующих лесбиянок.

– Нет, ну разве не дурак? – не унималась Снежана. – А я тебе скажу. Только по секрету. Он делает коктейли сладкими, чтобы не чувствовалось недостачи алкоголя.

Мне это кажется очень смешным, я хохочу, запрокинув голову. И вижу над собой улыбающееся знакомое лицо.

– Стасик, привет, садись рядом, садись и пей за мой счет! Как там в песенке?.. «Кубанским ромом пахнут сумерки…Синие, длинные…»

– Настюха, не кубанским, а ямайским. Ямайским ромом!

– А ты такой умный, что сегодня кого-то спас. Точно спас. Расскажи!

Стасику двадцать лет, в «настоящей жизни» он учится на каком-то биофаке, а сейчас его задача – забравшись на спасательную вышку, следить за детишками с местной базы отдыха. Его рабочий день давно закончен, но он так и не снял с груди свисток, который болтается и немного гипнотизирует меня. А, может, это широкая загорелая грудь Стасика. Позавчера я залезла к нему на рабочее место с полторашкой холодного пива и семечками, и он признался, что весь год занимался с гантелями, чтобы хорошо выглядеть голым. Он и, правда, смотрится отлично, особенно сейчас – высокий, немного сутулый, отчего он кажется еще моложе, кудрявый. У него легкий тик. Я знаю, что его правый глаз немного дергается, когда он взволнован. Он дергался так же, когда я в приступе озорства сменила при нем  мокрый верх от купальника на футболку. Когда у Стасика есть время, он учит детей плавать. Малышня его любит и за глаза называет «павианом». Наверное, если бы я это не услышала от них, то придумала бы это сама, потому что за все время нашего знакомства видела его только в красных шортах.  

– Мне нравится простота, – говорит он, приподнимая пластиковый стакан с пивом, как будто произнося тост. – Мне нравится здесь дичать. А тебе? Слушай, за месяц в Янтаре я заработаю десять штук, а потрачу двенадцать.

– Так ты кого-нибудь спас, Стасик?

– Нет, сегодня я учил Бегунка плавать кролем.

Саня «Бегунок»… Мой первый знакомец в Янтаре. Полторы недели назад я, голодная, потная и злая, вылезла из машины очередного жадного таксиста, спросила у первого встречного, где тут море, и побрела в указанном направлении. Был разгар дня, я шла по кромке воды и тут услышала тоненький пронзительный голос: «Чебурекигоряяячия! Чебурекигоряяячия! Сладкая вафельная трубочка со сгущенкой, забииита полностью!». Эта фраза – «забита полностью» – настолько совпадала с моим довольно-таки паршивым самочувствием, что я будто бы почувствовала себя понятой. Продавцу «забитых полностью» вафельных трубочек и чебуреков было всего 13 лет. Худощавый, обгоревший, уже с легкой степенью искривления позвоночника от тяжелой сумки с любимыми лакомствами «бодычья»... Да, он называл отдыхающих «бодычьем», и это слово стало первым в моей коллекции. Не помню, как так получилось, что мы разговорились с ним. Вроде бы я спросила у него, почему он так сильно надвигает козырек кепки себе на глаза, и не рискует ли он споткнуться, на что Саня, с поразившей меня простотой, сказал, что гораздо больше боится продать чебурек или вафельную трубочку своему однокласснику или учительнице. Это так меня растрогало, что я, несмотря на вялые протесты парня, купила у него еще один чебурек и отдала ему. Мы сидели на берегу, жевали, и он говорил, не переставая – что учится скверно, что «пытался хулиганить, но получилось скучно», что хочет стать милиционером в Краснодаре, как дядя, что живет с мамой и бабушкой в Веселовке, и все 5000 рублей в месяц, которые зарабатывает за полдня беготни по пляжу, отдает им.

И вот этот парень, почти всю жизнь проживший у моря, до встречи со Стасиком почти не мог держаться на воде. Его было некому учить. Бабушка постоянно болела, мама работала на трех работах, а отца или брата у него не было. Что касается друзей – было достаточно взглянуть на его непропорциональную фигурку, на безвольно опущенную нижнюю губу и открытый взгляд, чтобы понять, как к нему относились в школе.

 – Так что, он поплыл?

– Почти. Пока нет, но он сможет. А еще, знаешь что? Я уговорил Коляна прокатить его на банане.

– Уговорил?

– За 150 рублей...

Колян катает отдыхающих на банане уже несколько лет. Ему хорошо за тридцать, но выглядит он, как многие местные, намного старше своих лет из-за питания чебуреками и вином, а также из-за 250 солнечных дней в году. Он знаменит  тем, что стоимость поездки с ветерком – 300 рублей – иногда снижается для симпатичных девушек, позволяющих себя хоть немного потрогать. Мне рассказывали, что в этом году тут расслабляется одна женщина лет сорока «с хвостиком», которая катается на банане почти каждый день, но никто не разу не замечал, чтобы она отдавала Коляну деньги. Обычно мне такие сплетни не интересны, но где-то на пятый-шестой день отдыха в одиночестве появляется сильнейшая потребность в веселом наблюдении за личной жизнью местных знаменитостей...

Колян носил темный джинсовый жилет, почему-то с двумя шариковыми ручками, торчащими из нагрудного кармана, белую кепку «моремана», очень популярную у жителей Кубани, и от него я услышала третье слово для моей коллекции – он называл отдыхающих «бздыхами». Говорила я с ним всего раз, и за короткое время нашего общения он успел похвастаться своим «бизнесом холодного времени года». Когда я стала задавать наводящие вопросы, он хитро подмигнул мне и сказал: «Мой бизнес – хорошо любить жену. А жена у меня – главбух». Потом он гордо пересчитал при мне деньги, которые ему заплатили за его аттракцион, и я невольно задумалась – хорошо ли он любит свою жену летом, раз становится таким независимым…

 – Настя, а мы пойдем спать?..

Я смотрю в свой стакан и не слышу, кто меня спрашивает. Может быть, Стасик. Может быть, бармен Боря-Бонд. Может быть, кто-то знакомый или незнакомый. Я молчу и улыбаюсь сама себе. Конечно, мы пойдем спать. Меня ждет комната, до нее идти через южную ночь минут сорок пять. Это если не спотыкаться и не отвлекаться на звездное небо. Комнату мне сдает пожилая пара лет пятидесяти пяти. Они называют друг друга Пална и Палыч. Я не называю их никак, просто «извинитепожалуйста», как недавно – малоавторитетных преподавателей в университете. Они довольно похожи, и я не знаю, кто они – брат с сестрой, муж с женой или просто старые друзья. Не то чтобы мне не любопытно. Я не спрашиваю их, и это как бы моя символическая плата за то, что они ни о чем не расспрашивают меня. В моей комнате узкая, скрипучая кровать, небольшой фанерный шкаф, тумба, зеркало, письменный стол с закрытыми на ключ ящиками, стул. Вид из окна – высокий металлический забор и узкая клумба с какими-то цветочками, похожими на настурции. Из-за этого забора, раскаляющегося в течение дня, в комнате вечно непереносимая духота. Две ночи я уже не могла заснуть и уходила со спальным мешком на пляж. Несколько раз просыпалась от того, что на мне сидит чайка.

За комнату с удобствами и душем во дворе с меня берут 350 рублей в сутки, причем сумму Пална и Палыч несколько раз собирались пересмотреть. Один раз мне сообщили, что вот-вот в доме появится стиральная машина, и за возможность ей пользоваться я должна доплачивать 50 рублей в день. «Как стирала хозяйственным мылом во дворе, так и буду», – отвечала я.

Другой раз Пална сказала, что может за дополнительные 50 рублей в день убирать мою комнату. «Я все сделаю сама. Я даже купила веник»...

Где-то через пять дней моего проживания у Палны и Палыча, гостеприимные хозяева начали причитать, что я похудела, и они готовы за те же 50 рублей в день кормить меня «человеческим обедом». Будучи неопытными, но весьма предприимчивыми арендодателями, они постоянно пытались вытащить из меня эти несчастные 50 рублей, что меня чрезвычайно веселило. Всякий раз, когда они что-то придумывали, а я отказывалась, меня так и подмывало добавить: «Но вы подумайте еще, может быть, следующая идея сработает». Как-то я услышала, как Пална, рассказывая своему Палычу что-то про меня, произнесла забавное словечко – «заракушка». Больше я его тут, в Янтаре, ни от кого не слышала.

– Настя, я заплатил уже, пойдем….

Я легко опираюсь на руку Стасика, и мы потихоньку уходим из «Пирата». На танцполе уже никого нет, кроме совсем уж невменяемого пьянчужки. Он мутузит невидимого противника вялыми кулаками и периодически завывает «господа офицееерыыы!». На него со снисходительной ухмылкой смотрит Витя Добродушный, местный вышибала, профессионал своего дела. Он  умеет с удивительной точностью определять момент, когда у нарушителя спокойствия заканчиваются деньги на выпивку, и он становится абсолютно бесполезен для заведения. Мне хочется задержаться и посмотреть на Витю в деле, но Стасик тянет меня к выходу.

– Тебе ведь больше восемнадцати?

– На два года, ты же знаешь. А тебе, Настя?

– На шесть…нет… семь лет! Я выиграла!

– …Я должен тебе сказать – я иногда кричу во сне. Мне часто снится какой-то карлик-сороконожка, который нападает на меня как будто из-за угла, причем сон может быть о чем угодно, даже какой-нибудь любовный. И я кричу. Не могу ничего с этим поделать…

Мы идем на пляж. Стоит отойти от «Пирата», как становится так темно, что я не могу разглядеть собственные ноги. Нам быстро надоедает двигаться, и мы ложимся на теплый песок. Мне требуется некоторое время, чтобы спокойно улечься, уткнувшись носом в его плечо, потому что я напилась до «вертолетиков».

– Сегодня я заработал триста, а потратил восемьсот, – это последнее, что я слышу, а может быть, это уже сон.

Анастасия Соловьева